Я почувствовала, как волна огромной нежности нахлынула на меня. Дон Фелипе протянул руки, и я пошла к нему. Он крепко обнял меня, а я больше не могла сопротивляться такой любви, какую предлагал он.
Разве не научилась я на горьком опыте, что нельзя жить одними прекрасными мечтами? Хани осознала это. Раньше она наслаждалась счастьем с Эдуардом, теперь — с Луисом. Дон Фелипе убедил меня в своем чувстве — такая нежная и сильная привязанность удивляла даже его самого. Я не могла отвергнуть его.
Он сказал: «Любимая, напишите своей матери письмо. Расскажите ей, что все хорошо и вы счастливы. Джон Грегори заберет его. Мы все устроим. Он отправится в Англию на следующем корабле. Одно условие — вы не должны упоминать никаких имен; не должны писать, где находитесь. Я не вправе рисковать. Но, моя Каталина, это будет сделано. Вы увидите, как я люблю вас».
И я согласилась выйти замуж за дона Фелипе.
Мы скоро обвенчались в небольшой уединенной церкви гасиенды. Мне было хорошо; иногда я не могла удержаться и смеялась про себя при воспоминании об унижении, которое я испытала, когда у меня не было иного выбора, как только подчиниться ему. Я вспоминала, как он велел мне надеть платье Изабеллы, надушиться ее духами и, лежа рядом со мной, дон Фелипе должен был представлять себе, что я — его прекрасная молодая жена. Теперь же он не хотел думать ни о ком, кроме меня. Но призрак Изабеллы все-таки стоял между нами, хотя и все изменилось. Он любил меня, этот странный спокойный человек! Для его характера, конечно, необычно проявлять такую испепеляющую страсть к женщине, принадлежавшей враждебному народу, народу, который он презирал как варваров; и все-таки он любил ее — чужестранку.
Дон Фелипе любил меня, но и нашего сына. Мне нравилось слышать, как он произносит имя нашего мальчика, которое наедине звучало иначе. Меня охватывало сильное волнение, когда такой холодный суровый мужчина шепчет: «Каталина, Каталина, любимая».
Он был действительно счастлив, а осознание того, что я приношу такую радость ему, доставляло мне удовольствие.
Главной целью дона Фелипе было усыновить Роберто. И вот, наконец, из Мадрида прибыли документы, и он с ликованием показал их мне.
— Теперь Роберто — мой первый ребенок, — говорил он, — хотя мы и обвенчались, когда он уже родился, теперь не будет никаких препятствий к наследованию им моего состояния.
— А Карлос? — спросила я.
Он нахмурился. Дон Фелипе никогда не любил Карлоса, однако примирился с его присутствием в детской, чтобы угодить мне.
— От меня Карлос не получит ничего, но семья его матери обеспечит ему большое состояние.
Ответ удовлетворил меня.
Фелипе очень хотелось вернуться в Испанию. Дон Луис был уже готов приступить к выполнению своих обязанностей, и нас ничто больше не удерживало здесь.
Мы вполне могли предполагать, что стоит нам пожениться и у кого-то возникнут сомнения. Даже королева Англии не решилась вступить в брак со своим любовником после того, как его жена таинственно умерла. Не следовало ли и правителю маленького острова быть более осторожным в своих поступках?
Поползли слухи.
Мануэла первая принесла их мне.
— Госпожа, — обратилась она ко мне, нахмурив брови, — говорят, что вы ведьма.
— Я ведьма? Что за вздор?
— Говорят, что вы заколдовали правителя. Он никогда раньше не был таким.
— Почему он должен быть таким, как раньше? Я его жена.
— У него и раньше была жена, сеньора.
— Ерунда. Ты же знаешь, какой была первая жена правителя.
— Она была одержима нечистой силой.
— Она была слабоумной, почти безумной.
— Говорят, была одержима. И вы приказали нечистой силе овладеть ею. Я расхохоталась.
— Тогда, я надеюсь, ты скажешь им, что они глупцы. Она была не в себе еще до того, как я узнала о ее существовании. Ты прекрасно знаешь это.
— Но они утверждают, что она была одержима и вы наслали бесов, которые овладели ею.
— Они сами сошли с ума.
— Конечно, — в тоне ее ответа чувствовалось беспокойство. Однако это было только начало.
За мной украдкой наблюдали. По дороге в Лагуну я ощущала на себе чьи-то взгляды. Однажды я услышала шепот: «Ведьма!»
В Голубом доме все окна были зашторены. Я слышала, как Пилар, стеная, ходит по дому. Она стояла на верхней ступеньке лестницы и звала Изабеллу, чтобы та рассказала всю правду о том роковом дне.
Фелипе притворялся, что он равнодушен к слухам, которые распространялись, но он не мог обмануть меня. Однажды вечером Фелипе пришел в спальню, на его лице отражались решительность и тревога. Он провел большую часть дня в Лагуне.
Он сказал:
— Хотел бы я очутиться в Мадриде. Тогда этому вздору пришел бы конец.
— О каком вздоре ты говоришь? — спросила я.
— Разговоров много. Кто-то приходил в Лагуну и наболтал лишнего. Теперь будут предприняты некие действия.
— Какие?
— Я говорю о смерти Изабеллы. Назначено следствие.
Мануэла сидела, приводя в порядок одежду Карлоса. Иголка дрожала у нее в руках. Я спросила:
— Что тебя беспокоит, Мануэла?
Она подняла на меня большие печальные глаза:
— Увели Эдмундо, чтобы допросить, ведь он нашел Изабеллу лежащей возле лестницы со сломанной шеей. Ему будут задавать вопросы.
— Он ответит на вопросы, — успокаивала ее я, — и вернется домой.
— Люди, которых забирают на допросы, часто не возвращаются.
— Почему это должен быть Эдмундо?
— Когда допрашивают, — сказала она, — всегда получают такой ответ, какой хотят услышать.